By Belkorpus На прошлой неделе посол Беларуси в России Дмитрий Крутой внезапно сообщил, что Москва и Минск собираются объединить списки “экстремистов” и “экстремистских ресурсов”. Как выяснилось, данная идея между представителями обоих МВД уже неоднократно обсуждалась и вскоре должна быть финализирована.
Сотрудничество между охранками диктаторских режимов ожидаемо и закономерно. Тем более что с результатами такого сотрудничества мы знакомы. Это и спорадические волны блокировок беларусских ресурсов в российских социальных сетях (см. пример с “ВКонтакте”), и задержания с выдачей другой стороне обвиняемых в экстремизме (см. например здесь), и база розыска российского МВД с 3 186 гражданами и уроженцами Беларуси (см. здесь). Здесь интересно другое.
Не совсем понятно, почему именно сейчас возникла потребность в таком даже не согласовании, а именно в “объединении” экстремистских списков . Еще более непонятен оптимизм г-на посла относительно того, что все уже “в ближайшее время будет решено”.
Дело в том, что при всем своем подобии анти-”экстремистские” системы Беларуси и РФ все равно работают по различным схемам. Да, с одной стороны, их объединяет то, что принцип соблюдения авторитарной целесообразности и там, и там стоит выше верховенства права. Но с другой стороны, юридически они устроены по-особенному в каждом случае.
Так, например, в Беларуси есть не менее 7 списков, которые можно причислить к “антиэкстремистским”. Их режим активно использует для почти мгновенного и очень жесткого подавления любой неугодной деятельности. Каждый список имеет свою специфику и по процессу формирования (по каким статьям кодексов и кто формирует списки), и по обстоятельствам (уголовное или административное наказание), которые возникают по факту зачисления в него новых позиций (подробнее см. в разборах Lawtrend).
В РФ действует своя система со своими статьями кодексов и с организациями, которые формируют списки. Первое их отличие состоит в том, что в российских условиях больший вес имеют внесудебные структуры (Росфиннадзор, Минюст, прокуратура и проч.). Второе – российская система более сложная, и она ориентирована скорее не на криминальное, а на финансовое подавление инакомыслия.
Также российская система представляется более мягкой по сравнению беларусской. Она предполагает более диверсифицированное отношение и к гражданам, и к организациям, которым инкриминируется отношение к “экстремистской” деятельности. Так, в Беларуси организация признается “экстремистской”, скажем так, за один ход и сразу же получает весь объем последствий, где доминирует скорее криминальная составляющая. В России же организация может сначала попасть в так называемый “список подозреваемых”. После этого ее деятельность может быть приостановлена на время (с занесением в соответствующий перечень), и только потом организация может стать полноценно экстремистской с ликвидацией и запретом деятельности.
К слову, в РФ “нулевым” этапом на пути зачисления организации (равно как и индивида) в “экстремисты” можно считать признание ее “иноагентом”, что не несет каких-либо уголовных или криминальных последствий. А “финишной” стадией – признание “нежелательной организацией”.
Кроме особенностей функционирования систем важно, что анонсируется “объединение” огромных массивов информации. Если брать по минимуму, то сумма экстремистско-террористических списков в двух странах пока составляет под 30 тысяч позиций. В самом большом российском перечне “причастных к экстремистской деятельности” сейчас – почти 15 тысяч позиций, и почти 5,5 тысяч – в списке экстремистских материалов. С беларусской стороны: экстремистов (людей и организаций) – почти 4 тысячи, террористов – под 1200, позиций в списке экстремистских материалов – на 840 страницах больше 4200 позиций.