Из письма Орбана следует, что Зеленский рассчитывает, что “необратимая мобилизация в России” приведет к коллапсу российской государственной машины.

Хочется надеяться, что Орбан нагло перевирает позицию Зеленского, потому что сценарий революции на почве мобилизации в РФ практически исключен, и об этом в общем-то знает украинская разведка.

Ситуация следующая:

1. Российское общество за 2.5 года войны “приспособилось к новой реальности” и полностью атомизировалось. Исследования показывают, что в “провоенном дискурсе” участвует не более 1 млн человек (менее 1% населения). При этом выход из “новостной оси” в пользу развлекательного контента характерен для подавляющего большинства российского общества.

2. Пропагандистские новостные ресурсы сохраняют тенденцию к потери рейтингов. И телевизионные, и интернет-платформы, завязанные на пропаганде войны, находятся на нескончаемом спаде. При этом стоит отметить, что для российского общества не характерен переход от “милитаризма” к “антивоенной позиции”. Наиболее частый вариант – это “выход из информационной реальности”, т.е. полное ограничение просмотра новостного контента.

3. Идентичный социальный эффект виден и в оппозиционной среде, где намечается “разочарование и пресыщение” пустым переливанием однообразных новостей. По итогу информационная реальность “схлопывается” с обеих сторон: количество ярых противников войны и количество её ярых сторонников сокращается, а количество “аморфных” россиян растет чрезвычайно быстро.

4. Выдавливание оппозиционной среды за границу, а равно убийство Навального привели к полной маргинализации оппозиции: в России нет оппозиционной информационной среды, нет политической активности и нет выразителя социального протеста. Социологи, улыбаясь, говорят, что последним ярким “информационным диверсантом” был Пригожин. Именно концепция Пригожина как “борца за справедливость” наиболее удобна для построения антиправительственных настроений, поэтому военкоров (а также Гиркиных), выступавших за “реформирование руководства”, заткнули.

5. Социология демонстрирует рост “левых взглядов”: скептично настроенные россияне выбирают не консервативную волну, не демократические реформы, а “социализм с кровавыми зубами”.

Проще говоря, российское общество соскучилось по Сталину как символу “социальной справедливости” и “глобальной чистки”. Эта тенденция видна на фоне популяризации “доносов” и формирования запроса на масштабирование социальных выплат.

Социологи также улыбаются, видя такую тенденцию: российское общество хочет “получать выплаты через эксплуатацию соседа-предателя”.

6. Модель “Лада за труп мужа” также оказалась чрезвычайно успешной для российского общества.

Философия смерти как альтернативы “бесславной жизни” хорошо укоренилась в “глубинном народе”. Более того, “месяц роскоши” в обмен на отца/сына, казавшийся диким на старте войны, превратился в успешно функционирующий социальный лифт.

Социологи также отмечают, что в рамках войны увеличилось количество “сексуальных измен”. Намечается тенденция: супруга сохраняет верность около месяца войны, а затем, базируясь на той же философии смерти, принимает формальность сексуальной свободы. Так, “год семьи” ознаменовался полным коллапсом “семейных ценностей”.

7. Не существует социального фактора, способного “гражданское болото” РФ превратить в гражданское общество. Механизмы социального страха и бесконтрольного насилия вынудили социум перейти в состояние политической аморфности.

Нет структур и нет лидеров, способных раскачать такое общество до революционного состояния. Путин превратил отзвуки войны в “новую нормальность” (по Оруэллу), при этом ни гробы, ни волны мобилизации не способны повторить “афганскую тряску”.

8. Можно выделить запрос на социальный популизм: волна “ностальгии” по Сталину проистекает из нескольких стремлений атомизированного общества, на чем достаточно сухо играет российский режим:
– периодическое “отрывание голов” старым элитам;
– месть “зажравшимся” соседям;
– “вертолетные деньги”.